Истинно благородные люди никогда ничем не кичатся. (с)
Франсуа де Ларошфуко.
   "Ночь окутывает плотным бархатом постели со спящими в них людьми, словно скрывает их сны от посторонних глаз; обволакивает мятным желе, заставляя ежиться под одеялом от холода, нашептывает воспоминания на выскочившее из ночного колпака ушко; баюкает, черной кошкой, мурлыкая в спальне, ночными шорохами и скрипом плохо смазанных ставень, редким цокотом копыт лошадей, везущих одинокие двуколки по камням мостовой. Она говорит этими звуками, ночь Парижа, она жива, как вы, я, или брешущая во дворе собака…".
    Книга упала на мягкий ковер с высоким ворсом, выскользнув из тонких пальцев уже кутающейся в теплое одеяло Жанны. Из открытого окна дул сырой ветер, нес в себе запахи болота и гнили, а еще воды... он приносил их с Сены, с глянцевой, чуть подернутой рябью поверхности совсем не чистой реки. Жанна спала, убаюканная не ночью, но строчками из нудной книги и усталостью. Сегодня был сложный день, хотя и не сложнее всех остальных. С момента приезда в Париж простых дней у графини было очень мало, настолько, что можно было, смело утверждать, что их не было вовсе. Многие привыкли делить жизнь на черные и белые полосы, Жанна же делила ее на светло серые и темно-серые, не теряя надежды, ожидая исполнения своей мечты, хотя и не берясь утверждать, что потом станет легче.
    Темные волосы поблескивали рыжиной в свете едва догоревшей до середины свечи. Она улыбалась во сне, обнимала руками мягкую подушку и улыбалась, ей снилось детство.
    Толстые ветки яблони, наклоненные к самой земле тяжестью созревающих плодов, были густыми и зелеными; под их сенью можно было прятаться, смотреть, словно из-под навеса, как нянька бегает по саду и ищет неугомонное дитя, и тихо смеяться, выдавая этим смехом свое убежище. Или же воровать еще зеленые плоды, есть их, кривясь от кислоты на зубах, а потом почти весь день маяться желудком. Под ярким солнцем летнего дня все было сказочно-красиво, даже тень отца, упавшая на высокую траву впереди нее, полностью поглотившая в себе ее собственную тень. Она помнила его высоким, широкоплечим и статным, хотя уже и не молодым мужчиной. Всегда пахнущим вишневым табаком и дорогим бренди. Ветер забрался под подол короткого детского платья, защекотал волосами шею и заставил обернуться в сторону солнца. Пара еще зеленых, но уже наливающихся соком и сладостью яблок оказалась прямо перед лицом, казалось, протяни руку и сорвешь их. Но ветер принес с собой запах ладана и звон церковных колоколов, венчальный звон, заставивший сердце затрепетать.
- Венчание? Папа, а кто женится? – детский голос сломался на середине фразы, стал более мягким и женственным.
- Мы с тобой, моя дорогая, - сильная мужская рука обняла тонкую, обтянутую белым шелком талию юной девушки.
    Звуки органа разнеслись по узкому церковному холлу, взлетели вверх, к сводчатому потолку, раздробились, сотней отголосков падая к ногам невесты. Поцелуй заставил зажмуриться и сжаться, невидная щетина царапала губы, она задыхалась, боясь вдохнуть, и дрожала, судорожно сжимая в пальцах букет. Букет, белые лилии…. От него пахло яблоками, под кружевом перчаток ощущалась древесная кора… Букет - яблоневая ветка с двумя спелыми яблоками, бледно-розовыми на фоне расплывающегося по белоснежному платью алого пятна, яблоками, что падают из ослабевших пальцев под крик, который не слетает с губ.
«Почему в церкви на полу простыни?»- мысль пробивается в сознание через пелену боли и тут же тает, вытесненная новым приступом схваток. Хлопает, открытое настежь, окно; в комнате жарко, горящий огонь в камине тоже отсвечивает алым, как и пляшущие перед глазами искры; звон упавшего на пол таза с кипятком, крик повитухи, ее собственные руки, перепачканные кровью.
У него были ее глаза, и он смотрел на мать с грязных простыней и тянул ручку.
- Мертвый… Ты не родился…
Ухмылка на сморщенном, больше похожем на кусок свежего мяса личике, синие губы, что открываются, являя матери беззубый рот.
- Я живой, мама, живой, давай танцевать!
   У него такая холодная рука, просто ледяная. Хочется согреть, прижать к груди и завернуть в такое количество одеял, которое потребуется, но согреть, не чувствовать этого холода, жесткости сведенных окоченением мышц. Но музыка уже уносит их в вихрь вальса, пред сотнями глаз, голосов, юбок и отблесков свечного пламени. Сколько же здесь людей, кто они, что им всем надо? Почему они смеются над ней? Почему? Ведь она танцует, у нее есть кавалер, а значит, никто не будет показывать пальцем и насмехаться над вдовой.
Музыка все быстрее, комната кружится вихрем золота и ярких красок, масок, перьев. Это же бал-маскарад, бал в ее собственном доме. Главное, не отпускать ребенка в этом вихре, не отрывать его от груди, может он согреется, он… Маленький, такой маленький, что легко помещается в одну ладонь. И второй в другой руке, прижатый к животу. Такие мягкие, даже давятся пальцами…
Яблоки - гнилые, поеденные червями и бурые, как осенняя листва... Она раздавила их и теперь по платью течет вязкая слизь гнили, течет и не останавливается. С яблок, гостей, выливается ручьем из каждого наполненного бокала.
- Король умер! Да здравствует королева! Король умер! Да здравствует королева! Король умер! Да здравствует королева! Король умер! Да здравствует королева! – гости… нет, не гости - яблоки, много яблок, таких же гнилых, что она отбросила от себя. И они смеются, говорят ей эту фразу все громче и громче, хотят утопить в этой липкой вязкости своей прогнившей плоти.
    Жанна проснулась в холодном поту, рывком села на кровати, скидывая на пол одеяло и тяжело дыша. Руки мелко подрагивали, а открытое окно хлопало в проеме, потревоженное усилившимся ветром.
- Просто сон, - слабый и хриплый со сна голос заставил откашляться и выдохнуть, стирая испарину со лба.
Свеча давно погасла, утонув в собственном воске, в комнате царил серебряный полумрак лунной ночи. Жанна встала с постели и пошла к окну; мокрая ночная сорочка липла к телу, спутавшиеся в метаниях по подушке волосы беспорядочно лежали по плечам. Спать совершенно расхотелось и, взглянув на ночную улицу, графиня улыбнулась. Холодный речной ветер заставил поежиться, спешно закрыть окно и быстро вернуться к креслу за оставленным на нем халатом.
    Теплый бархат коснулся покрывшейся мурашками кожи, и она тут же принялась растирать плечи, пританцовывая, чтобы согреться, в сторону гардеробной. Платья, туфли, кринолины, корсеты, корсажи, чего тут только не было! Но в самом дальнем углу было платье, о котором не знал практически никто, сшитое на заказ, специально для подобных случаев. Совершенно приличное с виду и ничем не отличающееся от большинства модных ныне, его особенность была в структуре - кринолин и нижняя юбка, намертво пришитые к верхней, что позволяло одевать и снимать его без чьей либо помощи.
    Сегодня она затянула корсет не так туго, как могла бы, облачилась в тяжелый, ярко-бирюзовый муар, набросила на плечи теплую шерстяную накидку с капюшоном, не столько предназначавшимся для того, чтобы защищать от дождя, сколько скрыть ее лицо от случайных прохожих. Легкой бабочкой выпорхнув за дверь своего собственного поместья, Жанна была вынуждена таиться от слуг и гувернанток, словно от собственной строгой матери. Она неспешным шагом пошла по улице, собираясь поймать экипаж и отправиться в место, которое будет способно развеять ее сегодняшнее настроение и унять все еще дрожащие руки.

--->Кабаре "Черный кот"

Отредактировано Jeanne (2011-12-01 01:18:45)