Реми провёл парня самым коротким из возможных путей. Чудом они не растолкали жмущихся по углам молодых людей: парней и девушек, покусывающих друг другу губы и покрывающих шеи жаркими поцелуями, или прячущихся в тени слабых каинитов и зверей в человеческом облике, подозревавших, что им не дотянуть до утра. Охотиться надо чаще. Депре не паниковал по единственной причине. Нет, титул организатора, аниматора этой вечеринки не оберегал его от напастей, наоборот. Сохранять спокойствие было его вредной привычкой. Он вытравливал из себя человеческие черты, чтобы уметь жить вне времени, не зависеть от прихотей и влияния очередного года, поднимая бокал шампанского без  жалоб на прошлый и построения грёз на будущий лист календаря.
С начала восьмидесятых в мире стало появляться неконтролируемое множество бесполезных вампиров, правления городов не справлялись с обязанностями, поэтому уничтожать новообращённых было некому. Они не признавали правил и не шли на поклон. Виконт не переносил молодняк на дух, как бы смешон не был факт, что он сам до настоящего момента не просил разрешения у парижской элиты. Дассен был свободным. Его изгнание и преследование передались по наследству.
С другой стороны, новое тысячелетие привнесло в сердца детей ночи коммерческую жилку: повальный капитализм сильнейших государств привёл к политике «деньги важней традиций», буквально отменяя обязательность процедуры поклона.
Проскользнув мимо толпы к неприметной двери, Рем поймал официантку в проходе и мимолётом бросил ей:
-  Через десять минут запускайте группу с огнемётами, пусть поджигают первые ряды и не стесняются последствий. - Было видно, как девушка резко побледнела. Слышно, как сглотнула. – Ах да…Пусть на фоне играет рождественский хорал. Мы договаривались с диджеем, напомните ему. – Депре ласково улыбнулся, кивнув головой вместо слабого поклона. Экий пустяк.
Официантка, взмыленная, тяжело дышащая, напуганная, убежала, спотыкаясь, чтобы не видеть лица чудовища. Парень толкнул Луи внутрь подсобки и захлопнул дверь. Предупреждая возмущённую реакцию на запланированное давно убийство людей, вампир решил поиграть в актёра – раскинул руки в стороны и с видом входящего в состояние транса сектанта, нараспев продекламировал:
«Sanguis bibimus, corpus edimus, tolle corpus Satani
(Кровь пьем, плоть вкушаем, возродите тело Сатаны)
Ave versus Christus!
(Слава Антихристу!)
Ave Satani!
(Слава Сатане!)»
Рассмеявшись в полный голос в конце, в смехе своём оголяя клыки. Ирисы его налились вишнёвым горящим ядом, производя в тёмной комнате неизгладимое впечатление.
- Луи, ты бы хотел стоять рядом со мной? – Реми протянул ладонь, приглашая к танцу. – Мне нужен собеседник, спорщик. Тот, кто будет восхвалять Бога, в которого я тщетно верил девятнадцать смертных лет и на глазах которого я барахтался в луже собственной крови, смотря на ухмыляющееся чудовище, вырвавшего меня, взрослого мужчину, из круговорота дней, как беспомощного котёнка! Выбирай, способен ли ты принять вечность взамен смертным страстям! – по коже собеседника должен был пробежать мороз. Взгляд аристократа граничил с безумством. Голос, до того нараставший, резко стих. – О…Я не говорил, что не способен передавать Дар Ночи? Мою сестру убил другой вампир – я нанял его, когда захотел этого всей душой. Эжени пренебрегает теплом: ты даже не представляешь, насколько я желаю стоять у её кровати на коленях и целовать тёплые пальцы, касаться губами запястий, вдыхать аромат каждой клеточки её такого обманчиво-живого тела…-кажется, что вот-вот он заплачет, как дитя. Тут же настроение меняется вновь. – Но я холоднее трупа! Правда, не пахну им и не кормлю червей. Ложись в гроб, Реми, только там тебе место. Я не способен к совокуплению – никогда женщина не выносит плод от меня. Никогда женщина не согревала мою постель. Сто семьдесят три года одиночества: от смерти матери, когда мне не было и года, отречения от меня отца, его смерти, того, как отобрали младших и увезли в проклятый Новый Орлеан, как покинул меня брат…моя смерть ничего не изменила. Никто не скорбел по мне! Никто…Брат отрёкся от уже мёртвого меня. Только Эжени согласилась быть рядом, но в её тёплом теле бьётся ледяное сердце. – Он решил вернуться к теме разговора. – Извини, не сдержался. Я могу найти вампира, который сохранит радости прелюбодеяния, колыбельной биения в груди. Могу. Согласишься ли ты дать немногое взамен? Я научу тебя, буду охранять, только забери этот ад из моей души. Прошу тебя.
Его тело охраняла сестра, когда приказывала ему убираться прочь в качестве шпиона ради её призрачных целей. Безвозмездно рядом с его воистину похожим на только что умершего от неизлечимой болезни в расцвете красоты и сил телом не было никого.

Замечание Луи укололо, как рапира, в небьющееся сердце. Издевательство. Прямиком литр нового яда в без того отравленную болью грудь. Шприц, выдавленный до конца, до последнего милиграмма, в голодную вену наркомана или душевнобольного, зависящего от транквилизаторов. Солёная вода на языке страждущего в пустыне. Рем сдержался от резких движений, криков, представлений, какими вегда наполнял речи. Напротив, замкнулся в себе, говоря с лёгким оттенком тоски.
-Ты в высшей степени наивен, если смеешь предполагать, что я настолько ужасен: не несу душевных мук, угрызений совести, не испытываю к жертвам жалости, сочувствия, не корю себя в их страданиях; настолько чудовищен, чтобы упиваться их агонией, предсмертные слова слышать лёгкой, торжественной музыкой Штрауса или, хуже того, испытывать исключительно безразличие? Пожалуй, настоящий сын ночи должен быть бесчувственным, чтобы сохранять рассудок. Я так не могу - я привык умирать вновь и вновь вместе с остывающей беднягой­-любовницей, разделившей со мной сокровенное, вкус, настоящий, личный, индивидуальный вкус, которого не знали даже её любимцы и домочадцы.-  Щелчок портсигара. Искра. Затяжка и рассеянный взгляд в угрюмо ­полупустые полки шкафов.- ­ Будучи смертным мальчишкой, я не страшился направлять шпагу на оппонентов и врагов: играл в романтика демократии, мечтавшем о добром монархе-отце, объединившем Европу и наделившим правами бедняков, общая конституционная монархия продвинутых стран, строящаяся на взаимопонимании и любви, ибо Бог есть Любовь, Любви, продиктованной людям и зашифрованной к принятию через строки Библии, истолкованной в Евангелие от учеников Иисуса, сохранённой в лике Пресвятой Девы Марии, в белоснежных статуях костёлов, Любви, которая касается души человека, смотрящего на импровизированную колыбель Христа в Святую ночь, в улыбках старающихся петь голосами ангелов детей в хоре...Я хотел счастья для всех, но чтобы прекратить цепь убийств, остановить воровство и ложь на уровне правительства,  прекрасно ощущал острую необходимость  самому прибегнуть к насилию во имя будущего добра. Тебе, ребёнку этого века, сложно разделить мою позицию: ­ вы заведомо имеете равные права и живёте в Евросоюзе, подобии того, чего мы добивались, однако большинство потеряло святость, одурманенные прогрессом. Сейчас мои религиозные и философские взгляды несколько изменились ввиду получения новых знаний, я могу оправдать , частично, совершенные мною убийства: в Азии, особенно на Индостане, получила широкое распространение теория о карме. Когда кто-­то получает смерть в подарок от чужих рук, его карма сильно преуспевает в отработке, следовательно, ускоряет процесс вознесения на новый уровень - христианский рай. Благодаря моим личным способностям, у вампиров развиваются они зависимо психических особенностей "отца" и самого индивида до обращения, я могу видеть, как в течение мгновения душа отделяется и устремляется в направлении небесного чертога.
Не отпуская руки парня, Депре повернулся к нему спиной, отводя назад свою, будто боясь, что их глаза встретятся и Гронот поймёт, вампир - слабее живых, ибо отчаялся идти за Светом и Богом, в которого некогда верил. Его веру распяли, притом  - наглядно. Распяли, растоптали, унизили, ввергли в ад на земле во имя ада грядущего.
- Скажи, как бы ты отреагировал, если бы тебя поцеловал дьявол? Коснулся естества, ласково или назидательно, как любимого ребёнка, своего трепетного ангела? Что бы ты испытывал? - он сохранил веру лишь во Тьму и ночь, непременно имевшую с нижним миром тесную связь. Человек. Иной формы, другой, человек.
- Не знаю, доживу ли я до рассвета...Вампиры не дадут никому покинуть помещение - её плану поклоняются фанатики. Огонь даст кровь и плоть, те пробудят голод и жажду в молодняке, начнётся бойня, инстинктивно. Старшие постараются не лезть, но будут втянуты. Люди - как подпитка для восстановления их тел. Чем сильнее они будут, тем больше врагов не поднимется с пола. Охрана до утра будет держать выходы закрытыми, им хватит сил. Париж очистится от многих грешников. Забавой ли она это считает или гениальным жестом самаритянина, выйти бы отсюда живыми. Нам с тобой. Я не столь бессердечен, как ты думаешь. У меня не было друзей, никогда, как не было любимых, кроме сестры и братьев. Ненависть воспитала меня, безумство убаюкивало в трудный час. - Повернувшись, незаметно для человеческого зрения, будто переместившись, он коснулся губами виска Гронота. И исчез.
Чтобы появиться спустя минуту с бутылкой абсента, начатой в баре.

- Я напоминаю «меланхоличного прагматика»?- кажется, сравнение с книжным Луи его задело. Поглощённый часами напролёт романами американской писательницы, Рем никогда не ассоциировал себя с чёрноволосым, зеленоглазым ньюорлеанцем: либо ему не хотелось признаваться в аналогичной слабости духа, либо ему не нравился сам город, откуда пришёл герой. Художник ненавидел Новый Орлеан настолько, насколько позволяло богатое воображение. Зато ему был симпатичен Сантино – эдакий проповедник, святой, обманувший и обманутый. На роль святого подходил также Амадео, но первой из причин ненависти к обращённому Лестатом меланхолику хватало и для настороженности по отношению к Арману. Депре любил обдумывать и переживать книги через себя, благо, вампиры Райс ему нравились больше настоящих. Вернувшись к нити разговора, революционер смягчился.- Я никогда не желал становиться горгульей Нотр-Дама.  Спасибо за понимание, мне этого не хватает. – Он осторожно, словно боясь навредить, погладил фалангу указательного пальца Гронота, чисто символически. Незримая преграда, о которой думал тусовщик, рухнула с грохотом – как Берлинская стена. Не хватало лишь музыкального сопровождения от Pink Floyd.
Гениально-бредовая идея застучала в висках – надо выстроить баррикады, высокие, насколько позволит хлам в кладовке, собранный вместе, закрыться, закопаться, затаиться, зная, что никакие двери не остановят разгневанных бессмертных тварей, но и отлично понимая, что во время ужаснейшей суматохи, когда рядом есть враги, кроме него, проще не задумываться над спрятавшимися беглецами; если они прикроют выход из коморки от случайного обнаружения, они (мысль вырывалась наружу, оглушая изнутри, клокоча, смеясь, ликуя) выживут, конечно, если пожар не разгорится  сильнее предполагаемого – тогда парни задохнуться. Луи умрёт, надышавшись угарного газа. Но в комнатёнке есть пятилитровая бутыль воды для технических нужд: разорвать футболку на тряпку, намочить, получить самодельный респиратор, а дальше… Реми выведет его. Они устремятся из пекла прочь. Попытаются прорваться сквозь беснующихся демонов, проскользнуть незамеченными, ведь это так легко, если не вдаваться в подробности. Депре по-детски глупо улыбнулся. Наивно до изнеможения и колющей боли в глазах собеседника.
Вампир кинулся к стеллажу, забыв напрочь о бутылке, воткнув (как кол) стеклянную чаровницу в дрожащие ладони молодого человека (если бы на горлышке не было крышки, шартрёз вырвался бы на свободу раньше парней); он схватил первый попавшийся железный каркас, потянул на себя, отчего на пол упали новые губки и упаковки моющих средств, старательно отодвинул его к двери, запирая ту, как только возможно. Депре оттащил туда же, к проходу, ещё два стеллажа, тяжело дыша. Создавалось впечатление, что он вот-вот с ног до головы покроется солёными капельками пота или, как в книгах Райс, разбавленными кровавыми подтёками. 
- Помоги же мне! – в интонацию добавился укор; сейчас он как никогда ранее напоминал смертного, обычного подростка, попавшего в необычную ситуацию и пытающегося не сдаваться. Сила его была для его внешности огромна с точки зрения человека, однако не многим превосходила способности взрослого борца или атлета, т.е. налёт сверхъестественного был всего-то жалким, призрачным одеялом, накрывшим ребёнка.- Луи, в зале полно вампиров и оборотней, которым я насолил, мягко выражаясь. Молодые примерно равны мне по физической подготовке, только…Я слабый. Прими этот факт трезво, потому что я слаб относительно других детей ночи. Припоминаешь, минуту назад мы говорили об особенностях каждого? Мои далеки от понятия ближнего боя, и я буквально живая мишень, если придётся столкнуться в прямой схватке: переместить в воздухе предмет, самому подлететь или переместиться, растворившись в воздухе, в радиусе квартала я могу, но терпеть прямые удары…Для них, старшего поколения, я буду игрушкой для битья, сущим младенцем, неспособным к обороне. В иное время навыки и таланты незаменимы при шпионаже – мне нет необходимости быть рядом с тем, кого я выслеживаю, ибо мысль моя и душа пробиваются чрез пространство мгновенно, дотягиваясь до соседних материков, что даёт мне лучшую и свежую информацию, однако в момент путешествия духа, тело беспомощно к нападениям…даже людей. Я никогда не был физически крепок, ты же видишь  это телосложение. – Было стыдно признаваться в слабости тому, кто верил в безграничное могущество масона, как верят дети в Пасхального Кролика.
Перетащив очередной и на этот раз последний стеллаж, юноша рухнул на коробки, как на трон, закусив губу и ослабляя хватку шёлка – первые пуговицы рубашки, наконец, были освобождены. Как и манжеты на запястьях. Внезапно он замолчал, сосредоточенно смотря себе под ноги сквозь пол. Спустя полминуты, за которое дыхание пришло в норму (дань привычке быть человеком), Реми выдал:
- Костюм, образ – не подходят современности? Я пытался выглядеть лет на двадцать, не выбиваться из толпы  своей манерой носить свободные, мешковатые рубашки, празднично выглядеть – всё-таки, мы встречаем Новый год. Эти вещи от ведущих дизайнеров и брендов, я специально читал в Интернете. – На деле, Депре-то с мобильным телефоном не дружил, а прочесть что-то в глобальной Сети было подвигом, ибо ему проще узнать о моде из разговоров людей, где он как раз «выцедил» названия для поиска. – Конферансье должен выделяться из толпы, кажется, я переборщил. Люди на меня косились, даже ты, не говоря о реакции твоего друга.
Реми требовательно протянул к Луи руку, чтобы последний отдал алкоголь. Хотелось пить. На полу вяло дымился раздавленный и забытый окурок сигариллы.
- Она. – Кивок, означающий что угодно.- Ты её видел: девушка, сидевшая в ресторане напротив нас в белом коктейльном платье и вкушавшая шоколадный десерт. Эжени. Моя горячо любимая младшая сестра. Мой палач и моя Мадонна. – Выдохнуть получилось громче, чем хотелось, словно с воздухом он выталкивал из себя нечто мерзкое, надоевшее, как личинка паразита, пожирающая душу. – Ты не грешник в радикальном смысле слова, я говорю о настоящих убийцах: среди современных вампиров и волков много безумцев, которых восторгает факт умерщвления. Они убивают, чтобы убивать, а не выживать. Именно поэтому решено было очистить Париж.
Бычок дотлел, испустив прощальный завиток дыма. Пожарную сигнализацию, видимо, отключили, иначе бы давно раздался вой сирены.
- Я боюсь её…- далее последовало слово, способное обескуражить, никак не вписывающееся во фразу, - любить. Мне порой кажется, что любовь к ней фатальна, она уничтожает меня изнутри каплю за каплей. В то же время, я не могу отказаться от неё, уйти, не подчиниться любому её капризу, который может, как сегодня, стоить мне жизни. Я стал рабом своей любви. Порой кажется, что Жени изменилась: да, довольно обманываться, она перестала быть невинным цветком из моих смертных воспоминаний. Или никогда не была таковой. Она ничуть не отличалась от Андреа, нет, она переняла его амбиции, твёрдую хватку, напор, но, будучи прекрасным ангелом во плоти, взглядом, взмахом ресниц подчиняла себе кого угодно. Мы с братьями так не умели. Я вообще был самым глупым из детей, влюблённым в образы и миры, в идеалы, нарисованные моим же подсознанием, жил в фантазиях. Это стало понятно сейчас, в данную минуту, пока говорю с тобой. Мне кажется, она не умеет любить, только обладать: когда мы убивали Шифон, на её лице не было сожалений, она спокойно смотрела в глаза Аншеля, словно это совершил неизвестный, незнакомый ей человек или чудовище. Слышал от их служанки, что Эжени как-то раз подошла со спины к девушке, схватила подсвечник со столика и подожгла волосы, а от шока пострадавшая не запомнила, кто над ней подшутил. Негритянка сказала, что при этом на лице сестры не промелькнула ни одна эмоция. Наверное, сегодня она прикрывается идей очищения Парижа; ей скучно. Этот фарс, комедия на крови – чтобы развеять её скуку. – Следующий вздох, печальней и дольше предыдущего. – Давай выживем и сбежим? Я куплю тебе дом, машину, что пожелаешь, мне хватит денег, а если нет – я заработаю ещё. Оглядываясь на слепое рабство, в которое я вверг себя ради неё, я хочу жить. Ради себя.
Реми не стал рассказывать, зачем он хотел сам захотел встретить Дассена и смерть от вампира, для каких целей обрести бессмертие, перечеркнув свою веру. На все его поступки был единственный повод. Её счастье. Её свобода. Её улыбка. Эжени.