Хозяин съёмной квартиры на втором этаже одного из неказистых домов обладает примечательной фобией - доматофобией, если быть верным. Однако не только он, но и прочие парижане испытывают схожие чувства к данному району города: грязному, славящемуся тёмными переулками и дешёвым жильём. Реми Депре никогда не разделял мнения младшего брата, ласково именовавшего эту проклятую недвижимость "наши уютные апартаменты".
Неприятное впечатление сглаживало небольшое расстояние отсюда до Сен-Жермен - обители доброго Господнего Духа, спускающегося в благородный камень изваяний, изображавших Христа и Марию; пропитавшего всё вокруг через звуки мощного органа, пламенно поющего то басом, то уходя в конт-тенор, будто талантливый херувим, специально ниспосланный на землю.
После нескольких лет запустения, квартира походила на сожжённый и заброшенный готический храм в глуши бельгийских лесов, который юноша видел собственными глазами, трепетно сжимая пальцы и чувствуя, что ...как и шато, находящиеся рядом, тот храм был мертвецом, удручённым мирскими тяготами призраком, покрытым паутиной и пылью.
Мебель состояла из ансамбля из двух стульев, кресла, шкафа, аккуратного столика, буфета и массивной двухспальной кровати, служившей им двоим заменой облаков. Реми и Андре, совершенно одинокие существа, засыпали, переплетая пальцы и вдыхая чужой аромат.
Раньше здесь была конспиративная квартира мсье де Депре-Старшего: воздух внутри сохранил дух революции. Сейчас постель была забросана десятками различных бумаг,  рисунков и парой грифелей. Рядом с ней, на полу, лежала накидка и измятая подушка, на которых  имел обыкновение ночевать Реми. Одинокий кувшин с водой украшал  покосившийся стол. Зашторенные окна не пропускали в квартиру солнечный свет даже в солнечную погоду. По центру стоял мольберт, окруженный не только скопищем эскизов и готовых идей, но и несколькими пустыми бутылками из-под крепкого алкоголя. Небольшая кладовая была когда-то кухней.
  Паутина. Кресло, тревожащее ум укором, что они видели, только не двинулись остановить. Жилище подстать прозванному сумасшедшим художнику.

Отредактировано Rémy Després (2011-06-25 20:36:38)

Начало игры.

Ночь непоколебимым натиском захватывала то, что ещё пару часов назад, таких незаметных и невозвратимо ушедших, принадлежало палящему светилу - жаркому и божественному солнцу, бывшему властителем не только дня, но и царём и богом многих людей, живших и живущих. Оно воспевалось в легендах Верхнего и Нижнего Египта в виде несокрушимого Ра, нашедшего вместилище своё в фараоне Амон Ра. Ему же поклонялись люди далёкой Скандинавии. Солнцу приносились праведные жертвы в лесах порабощённой римлянами Галии. В честь него водили хороводы вокруг костра славяне, именуя Ярилом и устраивая неописуемые оргии. А что говорить о жалком, неразвитом народе современной Российской Империи, создавшем на территории центральных своих земель культ Бога огня, дня и плотской страсти? Были ли чище помыслы у афинян, киприотов, ассоциировавших звезду и с центром Вселенной, и с символом войны - кровожадного действа на сцене мирового театра? Племя аланов восхваляло несущую победы прекрасную богиню Алёну, а историки и теологи позднее нашли её облик в имени Елены - матери Константина, царице библейской, возглавившей раскопки на Голгофе. Подобный факт ещё раз подтверждает, насколько противоречива история.
И тем не менее, прохладный сумрак опустился на пустынный к тому времени Париж весьма скоро, не оставляя шансов дойти до дома тем беднягам, что не успели запастись ни свечой, ни лампой, а сами жили в районах, не славившихся винтажными фонарями подобно Елисейским Полям. Как, например, улица Марше де Блан Манто - настолько узкая и тщедушная картинка, будто бы вырезанная из утопленной в болотной тине старинной книги полуслепого монаха, исказившего непропорциональными линиями всё пространство своего рисунка. Пожалуй, единственным плюсом её была недорогая арендная плата и отсутствие строго контроля правительства: органами власти и дела. Ибо ни один блюститель порядка ни за какие потерянные золотые луидоры, проклятые призраками пиратов, не станет рисковать собственной шкурой, посещая подобные места. Ходить здесь опасно для жизни. Существовать здесь - равно что спать на голой мостовой набережной Сены, готовясь вскоре быть погребённым в её ласково обнимающих волнах.
Реми не смог добраться до "Кота" - то ли ром, выпитый по дороге, оказался крепче обычного, то ли душа его, беспрестанно чуявшая опасность, возжелала не встречаться с кем-то, кто сейчас устраивал погоню за молодым человеком, имя которого Депре не знал, как и не знал имён и лиц своих преследователей. Пошатываясь от выпитого алкоголя, вдыхая гнилой аромат "прокажённой" улицы, а ведь иначе и не описать её полуразваленных зданий, мсье двигался гулкими шагами, при этом напоминая привидение - столетнее существо из полупрозрачной не-материи, образованной сгустками энергии, неупокоившимся любовником могил кладбища Невинных Мучеников, неугомонным служителем Ада или изгнанным посланцем Рая. Полы его накидки касались земли, волочились по ней, собирая дорожную пыль. Это место веяло не-жизнью.
- Разношёрстные педанты... Льстецы и чревоугодники... Они смеют себя называть детьми города, повидавшего и смерть, и эпидемии, и голод, вынесшего варваров и войну? Да как они смеют зарекаться о принадлежности к парижанам! Чёртовы педанты... Холёные вельможи, всадники, лелеющие мысль о скором успокоении своих чресел в объятьях хмельных куртизанок Булонского леса, или же драные, как кошки по весне, бродяги, забравшиеся сюда тайком, прибывшие на телегах с мусором иль сеном... , - настроение члена Ложи навевало смутные сомнения в трезвости его ума. Отнюдь, он выпил не столь много, как казалось со стороны - его глодали душевные муки и терзания. Художник буквально пьянел от дерзкого характера своих мыслей. -"Как трудно быть вполне довольным кем-то!" (Жан де Лабрюйер, книга "Характеры, или Нравы нынешнего века, пункт 65). Особенно, если ты живёшь там, где чин и имя заслоняют красоту душевную, греховность славится более добродетели, скупые же считаются самыми щедрыми, ибо они действительно щедры на обещания. Париж... Сколько бы не пел я "Марсельезу", сколько бы не утолял жажду вином, я не смогу понять твоей изменчивой натуры!
Приметил чужую фигуру у входной двери на лестнице, расположенной с задней стороны дома. Стоит подметить, что вход в квартиру был чёрным для остальных жителей, но становился  роднее и приемлемее для самого Реми, как когда-то - для его отца. Фигура та носила скверные одежды, довольно бедные и поношенные, отчего складывалось впечатление человека бездомного или, по крайней мере, потерявшегося и не имеющего ночлега данной ночью. Но юношу привлекло отнюдь иное её качество: шелковистые волосы от лунного сияния отливали огненным оттенком, будто сам облик становился под благодатным свечением куда сильнее. Лицо путника не имело ни одного шрама и, даже будучи измазанным в курином жире, поражало своей чистотой. Женственные черты скитальца, его красивые руки, жадно, по-звериному, сжимавшие добычу, глаза, словно два перламутровых украшения, - всё это манило не хуже чар прелестных суккубов, столетиями считавшихся врагами человеческого рода. "Хотя он, скорее, походит на инкуба. Или андрогина, не разрезанного надвое гневливыми богами Олимпа".
  Шаги бывшего дворянина затихли ровно у ног незнакомца: теперь мсье держался совершенно трезво, очи его пылали огоньком природного французского любопытства, а пальцы наигрывали странную мелодию на поверхности трости.
- Простите меня за странные речи, мною озвученные ранее: я не ведал Вашего здесь присутствия. Однако, я прошу Вас изъясниться о Ваших намерениях, какими бы они ни были, ибо Вы имеете честь расположиться прямо под моим окном и рядом с дверью в моё скромное жилище. К тому же, если Вам негде переночевать, я позволю Вам остановиться у себя, каким бы абсурдным не казалось предложение, ведь я и не ведаю Вашего имени. Знайте одно - Ваши глаза очаровали меня, и я решил обязательно предать их холсту и кисти. - Он галантно склонил голову, показывая уважение и приветствуя возможного гостя. - Моё имя Реми Депре. Я живу искусством пера и наброска.

Отредактировано Rémy Després (2011-07-04 23:27:29)

Стоило ли Реми так сразу распинаться о собственных желаниях и мыслях, роящихся в его больной голове? Отнюдь, задумываться он станет многим позже, наверняка, с восходом солнца и с воспоминаниями о том, почему рядом с ним находится живое существо, не придуманное воображением, а с самым настоящим бьющимся сердцем, сокрытым под кожей и рёбрами. Рассвет обещает быть забавным в любом из вариантов развития событий: как ни крути, юность - идеальная пора для ошибок, переживаний, испытаний и грандиозных спектаклей, пусть и в театре одного актёра для единственного зрителя.
Свежий воздух наполнял лёгкие, приятно их щекоча. Если, конечно, это не было очередным приступом кашля, столь долго его изматывающего, будто сварливая жена провинциального дельца на старости лет. Будь на то воля Господа Бога нашего, Реми давно бы кинулся с обрыва во время приступа, чтобы только не чувствовать, как нечто разрывает изнутри, растягивает диафрагму, вжимается в белые кости и стремится выйти наружу, пренебрегая жизнью человека; как это же нечто рвёт когтями в кровь бронхи, зазывающе булькая и перекрывая кислород; когда звуков, им издаваемых, боятся все соседи в округе. Россия... Она подарила неприятное проклятие, а взамен забрала горечь одиночества: он будто превратился в слишком молодого отца, опекающего и заботящегося о собственном чаде. Что говорить, Депре был благодарен за возможность работать гувернёром, но основной задачей всегда была миссия Ордена. Каждый раз, возвращаясь морально в прошлое, оценивая события, художник задавался вопросами о правильности служения, о смысле, который его наполнял, о знании бытия. Нет, если бы он не встал на путь истинного христианина, верного сына Франции, то не произошли бы с ним чудесные, чарующие и одновременно пугающие приключения.
Не то, чтобы он не слышал два произнесённых юношей слова. Только речи продолжали литься из самой груди, ясным небом озаряя сокрытую душу, журчащим ручьём лаская мысли. Если бы он сам мог вслушиваться в чужие голоса, не жить от прихоти сознания до следующего порыва, не желать и не грезить тем, что возникало из туманного озерца внутри его черепной коробки. Несколько ночей, еще будучи дворянином, его посещали картины: кожа, медленно снимаемая с голой серо-грубой полусферы, сдираемая чьими-то алыми ногтями, как кожица сладких фруктов. После пальцы нажимали на череп, шов поддавался  их давлению и с неприятным хрустом, эхом отдавшимся в окружающей чёрной пустоте, разваливался, позволяя заглянуть внутрь: там, на персидском ковре цвета зари, лежали подушки из синего атласа и ярко-зелёные перья невиданных птиц, сидящих рядом в золотых клетках. У птиц тех были глаза-жемчужины, как миниатюрные озерца мазута, булькающие, не поддаваясь законам физики, в вертикальном положении пузырями и подскакивающими каплями. Ещё в шкатулке-черепе находился старый рояль и мертвец Кристиан Ван Солд - маленький Реми не знал имени, но смог его прочитать на окровавленных нотах, лежащих на инструменте. Знаете, странно, только он никогда не считал подобные сны чем-то кошмарным, ибо сам их никогда  не боялся.
Сейчас же фанатик стоял, перебирая пальцами по трости, словно изучая её узор на рукояти; он смотрел на натурщика, которого ему подарила Судьба, упиваясь его чертами: волевые, резкие и одновременно не потерявшие детского очарования. Особенно глаза, искрившиеся в безнадёжно-холодном мраке Луны: живые. Многим живее человеческих. Незнакомец был одним из ТЕХ существ, которых Депре вечно избегал, стремясь на ночь покинуть центр Парижа, ибо здесь, в тихом районе, он ни разу не видел блеска их очей и убийственно-царственной походки. К тому же, молодой человек, сидящий перед ним, был иным: от него не веяло опасностью, во всяком случае, не было ощущения присутствия Сатаны и его приспешников, которое исходило от некоторых существ. Вам покажется заявление непривычным, однако Депре давно делил мир по заповедям, главам и апокрифам. Ибо Дьявол - есть враг всего сущего, ибо есть он зло вечное и непоколебимое, созданное в укор человеку и на испытание ему, однако уподобляющее людей низшим своим творениям, вовлекающее праведников в низменные грехи и пресекающее путь чистым душам в твердыни Рая.
Он ничуть не задумывался об отказе и не мерил возможных исходов. Повинуясь прихоти, художник видел в путнике лишь воплощение своего вдохновения. "Он будет моим натюрмортом", - фраза бешено билась в вене над виском. Да, ему было невдомёк сейчас, в данный момент, что живые никак не относятся к мёртвой природе.
- О, это будет оценено и оплачено, коль Вы желаете! Я отдам Вам то, что имею, без малейшего сожаления: и монеты, и, если потребуется, золотые украшения, оставшиеся от моей матушки и любовниц отца - всё равно они для меня не имеют абсолютно никакого смысла. Ни жемчуг, ни злато, ни соболиный мех пальто моего родителя не смогут подарить мне счастья, так как они лишены души и не несут даже запахов своих бывших владельцев, - конечно, в свойственной творческой личности манере, он слегка преувеличил богатства семьи, ибо золотом на поверку была шкатулка женских побрякушек, а мех давно заели моли. - Только портрет я оставлю себе, что вполне логично.
Если быть честным, Реми отнюдь не подумал ни о каких пошлых тонкостях вопроса того, кто представился Леоном. Невинное дитя Парижа было действительно невинно. Андре столько раз искренне изумлялся непоколебимому отказу младшего брата от удовлетворения плоти; Депре даже никогда не помышлял о скрытых смыслах собственных фраз, когда, например наивно шептал: "Как я желаю чувствовать жар твоего тела, ощущать биение разгорячённого сердца, касаться твоих тонких пальцев и внимать аромату твоей кожи", что означало его желание обнять Андреа после долго и томительного расставания. Даже обожаемый им и почитаемый за сущего ребёнка Аншель давно приводил в орлеанский дом миловидную особу, плод любви француза и негритянки, с ласковым именем Жизель, совершенно не замечая гнева и, возможно, ревности со стороны малышки Эжени. 
- Прошу следовать на второй этаж, - художник ловко отпер дверь, та скрипнула и поддалась, открывая узкий неосвещённый проход наверх.- Осторожнее, ступени поросли плющом, - никак не нахожу времени от него избавиться.
Дорога предстояла отнюдь не из лёгких: оступиться и свернуть шею здесь было легко. Слегка пошатываясь и проверяя ступени концом трости, будто слепой, он поспешил вперёд, дабы открыть замок на входе в комнату. Тот не захотел сдаваться, подобно собрату, и отчаянно скрипел под натиском ключа, не попадающего в скважину в кромешной тьме, юноши, пытающегося войти домой, и собственной старости.  Всё же, единственный страж жилища проиграл свою выдуманную войну с хозяином.
Комната же освещалась лишь парой лучей - штора, сдвинутая нечаянно вправо при утреннем порыве истерического негодования Реми от отсутствия указаний свыше, закрывала большую часть окна. Паутина в углу отливала серебром. В целом, мебель, находящаяся здесь, была на вид свой отнюдь не дешёвой, заказанной в прошлом у лучших мастеров, потеряла свой вид разве из-за пыли. Это не был дом бедняка, который бы никогда не накопил на подобную обшивку кресел, изящные резные ножки стула; однако, место крайне походило на дом привидения, бродящего по округе более ста лет после своей смерти. Не хватало только цепей, свисающих с потолка. Или крови на стене. Впрочем, пятно запёкшейся крови красовалось на кресле, как раз рядом с наваленными на него портретами богатых особ.
Извиняться за беспорядок или наличие около дюжины пустых бутылок на полу Реми и не собирался, считая обстановку обыденной и приемлемой для жизни любого добропорядочного гражданина.
- Леон, Вы можете воспользоваться умывальником,- Депре указал на неприметное творение белого цвета со стоящим на его краю глиняным кувшином с водой.- Кровать же я сейчас подготовлю. - Поверите или нет, в словах не было ни единого гнилого или недоброго намёка, хотя звучали они в данной ситуации даже не двойственно. В любом случае, юноша уже занимался переносом двух высохших картин и поправкой белой, почти не измятой простыни - ведь сим ложем никто не пользовался. Красующаяся на полу подушка со стороны казалась не более чем недоразумением. - Я искренне надеюсь, что ночь одарит Вас приятными ощущениями, - и губы его расплылись в вежливой, добродушной улыбке.
"Вы выспитесь и утром, как мне кажется, без следов усталости будете ещё прекраснее! Ах, как же мне повезло заполучить подобного натурщика!" -  мсье почти влюблённо смотрел на нового знакомца, представляя, насколько замечательной должна выйти картина, что он, быть может, нарисует несколько эскизов в сангине и угле, а потом напишет акварелью, предавая облик чуть влажному холсту.
Тут же Реми поймал себя на мысли, что находиться в помещении в накидке довольно глупо и некультурно, посему он постарался быстрее исправить ситуацию, скинув вышеназванный предмет и повесив его непринуждённо колыхаться на угол шкафа. Теперь же взору гостя представились костлявые плечи, с которых ниспадала светлая рубашка, тонкие запястья с не застёгнутыми манжетами. Облегающая ребра ткань далее почти просвечивалась - её явно не касался живот, если он вообще существовал, в чём возникало большое сомнение, и немного выпирали лопатки и кости таза. Тёмные волосы, собранные лентой, добавляли контраста фигуре, создавая из него образ некого ворона, описанного в драмах или трагедиях великих мастеров прошлого. Наверное, попади мальчишка в Ад, черти бы сжалились над ним и решили, что такое тело и пытать-то бесполезно. Не озвученные мысли Леона о суповом наборе приобрели в своё подкрепление весомые аргументы.
Пальцы лихо заработали сначала над жабо, щедро отброшенным на кресло, дарившим в долгие часы прогулки одно только удушье, а после первыми двумя пуговицами рубашки. Юноша подошёл к покосившемуся столику и налил в стакан вина, чтобы утолить жажду, - он ничуть не подумал снижать градус. Немудрено, когда прекрасный виноградный напиток на родине Наполеона считается безвредным даже для детей, как и в Италии, и в далёкой загадочной Молдавии, где люди настолько добродушны, что целуют в знак приветствия прохожих. По крайней мере, так рассказывал Ефим Давыдович, кучер, имевший знакомство с гувернёром Депре в Москве.

Отредактировано Rémy Després (2011-07-07 18:21:07)

"Как за окном пылали солнечные блики в отражении неведомых планет, так и я... падал с неба прямиком в томную тюрьму собственного воображения. Я жил им. Я был другим, совмещающим в себе ровным счётом две бесконечных личности. Одна жаждала приключений, мягко и угрюмо заигрывая с прохожими, ища в их взглядах ответы и просьбы пойти с ними, куда глаза глядят. Другая следовала нормам, правилам, написанным не для меня. Ночью они отступали, освобождая настоящее сознание. И сейчас настало время, когда я могу с твёрдостью утверждать, что я есть я. Что я - Реми, урождённый Депре", - он стоял недвижим, совершенно не интересуясь Леоном, умывающимся, а после и раздевающимся. Зачем? Зачем вообще кем-то интересоваться, когда вокруг столько глаз: все они были живыми, все они следили за своим создателем, блистали интригой во взглядах, рассыпались искрами повисших в воздухе вздохов. Ещё мгновение, и зрители, немые доселе, заговорят, зааплодируют, встанут с мест и закружат по комнате. Пока юные мадемуазель, божественные в своей красоте мсье наблюдали, не нарушая деревянных рамок или границ холстов. Они жаждали зрелища. Художник точно знал. Он ведь чувствовал своих Детей.
В голове не осталось давящей скромности, похожей на оковы из стали. Не осталось и тернового венца сомнений. Дыхание наполнялось ядом богохульствующих мыслей. Ему по-настоящему захотелось жить. Быть свободным от придуманных предрассудков. О Боже, годы он плутал во тьме, наивно считая её светом! Он следовал указаниям, обетам, не позволял телу получать удовольствия, ограничивал себя в стольком... Как только он дожил до девятнадцати лет? Отчего он боялся бесов, которых никогда не видел, и чурался счастья? Разве оно было доступно, как обещали наставники? Разве не наставники покинули его, и не из-за них ли он потерял и положение в обществе, и довёл себя до неузнаваемого истощения? Прилежное послушание не открыло Рая, одарив лишь Адом наяву.
Стоя на пыльных досках пола своей квартиры, Реми понял одну важную вещь: он скоро умрёт. Или подохнет, как последняя крыса. Об этом твердили глаза в темноте, прилипшее к рёбрам сердце и щекочущее «нечто» в животе. Слабые руки. Горящие изнутри вены. Разве смысл искусства - создавать красоту и не иметь никакой морали? Или, наоборот, обрекать в небытие уродство, заключая в него значение аморальных поступков. Разве Реми сам не уродлив? Разве не уродливы дрожащие тонкие пальцы с длинными синеватыми ногтями, выпирающие кости, под которые можно запустить руку и согнуть пальцы ровно на две фаланги?
Луна осветила его задумчивое лицо. "Два месяца. Без денег к существованию из-за ожидания приказов, невозможности потому работать. Без спокойного общения с людьми, чтобы никто вне Общества не знал моего лица. Два месяца... Вернув бумаги в Центр, я стал бесполезной игрушкой, подлежащей выбросу. Де юре я агент, ожидающий распоряжений, де факто - узник обстоятельств, томящийся в пасти собственной смерти, медленно меня переваривающей.  Де факто я уже мёртв. Они мудро решили не уничтожать знающего информацию, не вовлекать больше никого, раз я разлагаюсь сам: от вина, от опиума, от одиночества и сумасшествия", - юноша прикрыл веки, изрисованные бледными веточками вен.
Чужое дыхание позади, пожалуй, легко принять за единственный источник тепла в помещении. Бокал с приглушённым звоном коснулся столика, напиток в нём блеснул кровавым пятном. Депре смотрел на мужчину с толикой обречённости, которую он же решил перечеркнуть в тетради своей судьбы, хранящейся где-то в облачной библиотеке и дописанной ангелами до самой последней страницы. Рубашка спала с плеч, не встретив сопротивления, продолжила путь, достигла пола.
Ладонь аккуратно опустилась на чужое плечо.
- Так вот, что значит "жизнь" и "мирское удовольствие", - губы дрогнули. Взгляд изменился до неузнаваемости: в нём не было постоянного трепета пред церковными канонами. Хотя похоти и чего-то схожего тоже не появилось. 
Когда гость опустился на колени, молодой человек запрокинул голову назад, будто показывал белоснежную кожу шеи. Такую кожу хочется разорвать, когда видишь. Чтобы узнать, что она - не камень, что под ней есть алый ток. Реми застыл, словно горгульи на известном парижском соборе, - столь же холодный и не похожий на человека. Правая же рука лёгкими движениями расстегнула ремень. Брюки упали. Шаг одной ноги. Шаг второй ноги. Затем он наступил носком одной туфли на пятку другой, освобождая ногу, неприлично оставшуюся голой. Тем же образом снял оставшийся предмет гардероба. Не опуская головы. Не оглядываясь и отходя вперёд, не замечая фигуры Леона.
Депре, в одних лишь панталонах, согнулся пополам и резко кинулся к окну, срывая шторы неистовыми движениями рук. Те поддались, обрушившись вместе с карнизом, на который были прикреплены. Реми принялся кружить по комнате, вальсировать, сбивая привычный ритм танца на необыкновенно быстрый. Он смеялся, как мальчишка  в день Светлой Пасхи, нашедший корзинку сладостей и раскрашенных яиц.
- Свобода времени, героев и мест. Вот что они желали! Они жаждали именно этого зрелища, они жили этим моментом! О, мои дорогие, пробил час, прозвенел третий звонок, сдвинуты кулисы! Вот и партер давно заполнен, и актёры заняли свои места. - босые ноги его оставляли тёмные следы в пыли; падали пустые бутылки, закатываясь под стол и шкаф. Не медля, пользуясь моментом, юноша схватил оставленную несколько минут назад на скатерти любимейшую трость. Художник подошёл вплотную к натурщику, вдыхая аромат незнакомого тела, различая в нём оттенки городской суеты, прожитого другим человеком дня. Поворот рукояти. Ухмылка, подобная оскалу дикого зверя в полнолуние. Шпага разрезала воздух со свистом, отведённая в сторону, а затем приставленная к горлу собеседника.
- Знаете ли Вы, милейший Леон, почему культ любви сорока дней* ненавистен многим, но не меньшему количеству приятен? Ибо только мертвец не отвергает ласки, мой друг. Ибо только мёртвые могут дать робкое согласие. Они принимают в себя без боли, нежно и никогда не сжимают больше, чем нужно совокупляющемуся? Я прочёл несколько трактатов, один  из них был написан нашим соотечественником. Эта книжка попалась мне в руки на постоялом дворе в Чехии. Мне неведомо, отчего хозяин заведения имел в своём распоряжении  целую библиотеку подобной литературы; тогда я отнёс сведения к разделу обычной эзотерики, банальному восприятию небесных законов. Теперь я осознаю смысл написанных в ней слов.- глаза его наполнились туманом, однако не тем, что появляется от вина или даже гашиша. Он дал свободу настоящему себе. А зрители импровизированного театра продолжали следить:  картины имели в себе загадку, созданную особой техникой, которую обычно используют в иконах - особое изображение зрачков, когда взгляд вечно устремлён на зрителя, где бы он не находился.
Сердце забилось быстрее. Тепло, которого он желал своему телу годами, сейчас расплывалось приятной волной по венам, подпитывая и пробуждая клетки организма.

*Поясните, пожалуйста, что это за культ и дайте ссылки на источник.
Реми выражался образно. Автор упоминает "определённый срок", я же нечаянно православный вписал. Упущение, признаю.  Как и упущение, что я на года не посмотрел: писал по памяти, а пункт идёт от 15 октября 1901, следовательно, Депре не мог его прочесть чисто физически. Вот моя дезориентация во времени
Альфред Жарри -  " Oeuvres Complets" часть  "La Chandelle Verte" пункт  "Hommages Posthumes" о гробовщике Ардиссоне, занимавшемся некрофилией, также изредка приносившем домой головы юных девушек и наполнявшим его "любовным десертом". Собственно, Жарри пытается оправдать и представить мужчину невиновным в глазах закона и религии.  Цитирую: "Занятия любовью с мертвецом всегда считалось высочайшей степенью проявления святости и морали (L`usage de forniquer avec les morts a toujours ete considere comme au plus haut degre saint et moral)".
Альфред ставил весьма радикальные относительно общественного мнения вещи на сцене, многое запрещалось цензурой. 

Отредактировано Remy Despres (2011-08-17 01:57:24)

Леон назвал своего ночного благодетеля Дьяволом. Или же он лишь обратился к другому господину, владельцу его тленной звериной души? Возможно, юноша был прав и искренен в собственных догадках, настолько громогласно искренен, что это заставляло вздрогнуть, обернуться и переспросить, в первую очередь, самого себя:"Дьявол?.. Я - Дьявол?". Отзываясь от стенок черепной коробки, загадочное слово походило на гудение огромных, отлитых для храмов колоколов. Два слога. Изысканное начало. Грозный конец. Мгновения тянулись неимоверно долго, будто вечность, которую обретает при рождении всякая душа, по славному стечению обстоятельств заклеймили в несколько секунд, отсчитываемых старыми часами у стены. Дьявол. Изгнанный из Рая Божий ангел, восставший против Отца. Реми вдруг безумно захотелось узнать, куда упали оторванные у Люцифера крылья, кто их подобрал, или же они нашли место распада на земле, превратившись в кости и исчезнув, как отрубленные крылья обычных птиц. Ему стало любопытно, какова на вкус кровь ангелов, каков их взгляд... Каково восстать против Господа за право вершить судьбу даже не других, а свою? Каково это, обрести неподдельную свободу? Только Депре не был ангелом, не был и венценосным любимцем богов. Он был жалким человеком, недостойным и отвергнутым другими людьми. Интересно, каково это - быть Дьяволом? От одной мысли кровь разнесла по телу чувство омерзительного холода и неподдельной тоски, копившейся где-то рядом с парижанами в течение сотен лет, с тех самых пор, когда ещё галлы населяли будущую Францию. Ему хотелось обнять себя, кричать и разрываться от  подступившей к горлу тошноты. Кажется, он понимал Дьявола.
Реми перевёл взгляд на появившуюся на шее натурщика алую каплю, не понимая, то ли его рука настолько дрожала, то ли Леон сам нечаянно встретил металл нежной кожей. А ведь кровь на вкус отнюдь не солёная, как пишут в художественной литературе великие романисты или посредственные писатели - да, у неё весьма терпкий вкус, не сравнимый, однако, ни с одним из плодов, растущих на деревьях и иных видах растительности. Ибо кровь есть Жизнь. Она по-своему сладка и маняще разнообразна по количеству оттенков, как краски на палитре, как блюда на столе искусного повара. В церкви на причастии пастве дают отведать Плоть и испить в виде вина Кровь Христа; она же течёт во всех детях его, во всех без исключения детях Земли. Разве столь богохульно испить крови Христа из вен его детей и стать немного чище, ближе к небесам? В детстве он пробовал чужую жизнь - тогда происходящее казалось игрой, только вот младенцы лучше взрослых знаю то, что следует совершать. Ибо они непорочны и близки к Богу.
А ещё кровь разносит тепло. Человеческое тепло, которое может согреть умирающее сердце и исцелить душу. Глаза художника стали влажными; Депре не заметил, когда то произошло, но отчётливо понимал важность единения с живыми -  юноша протянул дрожащую руку вперёд, стремясь ласково провести ею по тёплому лицу. Как же было страшно обжечь пальцы. Как было страшно умереть, растаяв от духоты, холода и тоски. Губы его стали сухи, словно земля в далёком Египте.
Говоря о некрофилии, оратор отнюдь не мог представить себя живым, - скорее выходило единение двух молчаливых тел, остывших в сладком переплетении рук, пальцев и языков, сошедшихся в последнем поцелуе. Он не слышал собственных шагов, не замечал дыхания. Не чувствовал медленно бьющегося сердца. Ведь он был заведомо мёртв:  умерев однажды в комнате вместе с отцом, погибнув от страшной болезни среди чуждых мест, сгорев дотла в раннем детстве в загородном шато. Теперь слово "дьявол" гудело как колокола Судного Дня, звучало сотнями труб. Художник смотрел в глаза гостя и слышал в них крики тех, кого перевозили в Ад по Стиксу, отрывая от семей. Бывший дворянин даже не стал задумываться, как можно слышать взгляд.
Мгновение. Шпага коснулась пола с характерным звоном, только будто тот был далеко за стеклянной стеной. "Её выбили из руки?.. Из моей руки, да? Почему же..."- юноша перевёл взор на Леона, не понимая, почему тот взбешён, почему его мышцы столь напряжены, а лицо приобрело вид попавшего в капкан зверя. Перед ним разворачивался театральный спектакль. Вокруг него. С ним самим. Только почему-то никто не дал сюжета и реплик, не предупредил о роли.
Ещё миг. Тело его изогнулось вперёд слегка неестественно, затылок заполнила тупая боль. Кажется, он ударился о край стола лбом, падая от стены, в которую его с силой откинули. Реми падал, чувствуя необыкновенную лёгкость и не ощущая больше никакой агонии,  даже тот миг боли исчез, будто это было не с ним.  Депре падал очень медленно, как ему казалось, рассматривая каждую деталь: убегающего собеседника, лежащую шпагу, падающую пыль. После он прикрыл глаза - веки опустились сами. И исчезло всё. Даже грохот где-то вдалеке. Осталась лишь нега тепла и спокойствия, которое ему не дарил ни привезённый из Алжира гашиш, ни опиум из белого мака Кабула. Наступило то, чего мсье жаждал больше всего.
Юноша очнулся спустя некоторое время и прислушался: вокруг него билось живое сердце. Оно работало мерно, громко и отчётливо, заполняя оставшуюся пустоту и одиночество. Звуки били по барабанным перепонкам. Ладонь коснулась груди. Своё сердце было в разы тише, походя на птичье - быстрое и маленькое. И впервые за девятнадцать лет Реми захотел произнести слово, знакомое каждому, должное быть самым первым.
- Мама... - вышло еле различимо, с дрожью и неуверенностью в голосе. - Мама. - второй раз больше походил на утверждение, чем на вопрос, однако сквозил ненавистной тяжестью. Солёные капли одна за одной переваливали через нижние веки, стекали по лицу, забирались в рот, омывали дрожащие сухие губы. - МАМА!.. МАМА!.. Мама...
Он сидел одинокой фигурой у стены. Луна освещала вальсирующие в воздухе пылинки. Руки его безвольно свисали. Грудная клетка сотрясалась. Реми впервые так плакал. Рыдал по-настоящему.
Никогда не знал и не говорил путешественник слова, настолько дорогого для других. Никогда. Сидя холодными вечерами сентября, утрами января или летним днём у окна, отвлекшийся от  игры на фортепиано или исписанных вензелями бумаг, мальчишкой он мечтал позвать её, тихо, не по имени. Мечтал, чтобы матушка вернулась, блистая улыбкой Девы Марии, раскрывая объятья навстречу. Мсье д`Депре был женат дважды - и оба раза закончились трагедией, заслуживающей быть главами романов самого Дюма, а не жизнью.
Первая, урождённая д`Бонне, обладала грацией юной богини, глазами испуганного жаворонка и руками нежной царицы - властной, но и бесконечно щедрой и хрупкой; Авелин писала стихи, читала памфлеты, за которые заступался супруг, затаив дыхание. Они обручились совсем ещё детьми по договорённости их родителей и рекомендации её брата. Через полтора года дом наполнился плачем первенца, названного Андре. Тогда всё казалось нужным, новым и увлекательным, даже кормить и воспитывать самим. Потом их взаимная любовь стала больше и больше походить на старую дружбу, потом вовсе на одолжение. Второго мальчика Ави родила, ненавидя вечные склоки,  разговоры революционеров в гостиной, скрывающиеся от жандармерии лица друзей мужа, которые в пьяном виде терроризировали Андре неумелыми шутками, заставляя убегать в слезах, запираться в чулане или подвале. Мало кто верил, что Реми выживет, включая матушку, вручившую слабое дитя кормилице. Это случилось в начале июля, когда вокруг природа благоухала и пела, а в городе оставаться не имело смысла - особняк на окраине подходил лучше. Авелин прогуливалась по дорожке пешком, возвращаясь от реки: проблемы с грудью оставались, ибо молоко продолжало идти - недостаточно для малыша, но и оно приносило боль или оставляло неприятные следы на платьях. Пройдя мимо овчарни, женщина подняла глаза к небу. Послышался лай. Пронзительный крик. Снова и снова. Стоны. Андре потянул няньку вперёд за подол -  они шли от парка. Мадам прикрикнула, не смея бежать с малышом на руках, а старший брат уже стоял в начале аллеи, не смея двинуться с места, вздыхая, сглатывая слёзы и крик, невообразимый, недетский. После он каждый день твердил: "Ты не назовёшь никого. Наша мама осталась в Раю. Мама осталась. В Раю нет собак". Мадемуазель д`Бонне, мадам д`Депре, верная жена и любящая мать двоих детей. Осталась.
Второй супругой, спустя полгода от трагедии, стала парижанка мадемуазель Луиза д`Моро, дочь известного в своем круге предпринимателя Энзо д`Моро. Новая вторая половина так же принесла двух детей - Аншеля и Эжени, однако не воспитывала предыдущих, посчитав мальчишек довольно взрослыми, чтобы следить друг за другом. Осенью в той же усадьбе случился пожар: игриво огонь перебросило из камина на привезённую трофейную шкуру, затем дымом заволокло ближайшие комнаты. Никто, к счастью, не погиб - пламя населило их души страхом, не тронув тела. Луиза стала видеть частыми вечерами блики на окнах, жаловалась на бесконечный серый шлейф за спиной, пока не устала. Когда у женщины кончились силы, она вышла посмотреть на Сену, наклонилась через перила моста и прошептала, как любит свою семью и прощает месье прегрешения его во имя Франции. Она тоже осталась. В воде, на илистом дне, зацепившись рукой о корягу. Только воскресят ли их воспоминания?
Лишь спустя час художник смог побороть себя. Необходимо, умыв наскоро лицо, надеть свежую рубашку, неряшливо застегнуть, натянуть брюки, одеть ремень и, позабыв трость, выйти из дома. Сейчас ему нужен был коньяк. Много коньяка. И совсем немного общества, голосов. Немного жизни вокруг.

----------->Кабаре "Le Lapin Agile"

Отредактировано Remy Despres (2011-08-23 23:09:36)

<<<=== Замок. Старая пыточная.

Пройдя по сырой дорожке, ведущей от замка, вдоль размокшей грязи заброшенного сада прямо к огромным кованым воротам, им не пришлось долго ожидать экипаж. В эту часть города ездили не часто, но несколько извозчиков может быть по давней привычке, когда замок Гронотов еще был оживленным местом, а может и по другим причинам в конце своих маршрутов всегда сворачивали сюда. Несколько ледяных капель скользнули под ткань ворота одежды графа, сорвавшись с накренившейся крыши, когда он забрался внутрь и сел напротив Реми. Поежившись от прокатившейся по спине влаги, Луи забавно отряхнулся от назойливого ощущения, будто забыв, что сейчас он не в шкуре зверя. Наконец, когда они тронулись с места и в окне замелькали укрытые сумерками равнины, а потом городские огни, он взглянул на сидевшего напротив вампира. Совсем еще ребенка, оскверненного и брошенного в опасный и новый для него мир крови и боли.  Оборотень чувствовал бесконечную тоску, и ему было жаль Реми, смотря в его темные глаза, он не понимал своих дальнейших планов на этого едва родившегося дитя ночи. Совершенно дикая мысль, возникшая в его голове, уже не пугала, так как раньше, теперь идея о принятии маленького вампира в стаю обретала вполне реальные черты. Он мог бы воспитать его, как брата, направить его еще детскую ненависть к сородичам в верное русло, довериться, поставив на кон все, что у него осталось, а главное подарить этому брошенному мальчишке то в чем и сам нуждался. Мог подарить семью.

- Знаешь, а ведь сколько, таких как ты по всему свету, таких же брошенных с растерзанным горлом на произвол жестокой судьбы. Внеклановцы во время жизни моего отца считались опасными бродягами и их нередко убивали, если они не желали вступать под свод своей клановой общины. Сейчас же с разрухой в системе Совета наступил полнейший хаос и неразбериха. Сколько ждет нас сект и беспризорных объединений, преступности и безнаказанности. – Его глаза вспыхнули фиалковым возбуждением, но лишь на мгновение и взгляд стал мягче. – Школы для брошенных беспризорников, неплохая идея, хах. Жаль, что это невозможно, однако, если я смогу поднять стаю, то постараюсь вложить в неокрепшие умы молодняка, все что знал сам от самых мудрых волков Парижа…

До нужного адреса они добрались быстро, в такую погоду мало кто высовывал нос из дому, поэтому узкие улочки были практически полностью пусты. Ловко спрыгнув на пахнущую сыростью мостовую, Луи бросил извозчику несколько монет и внимательно осмотрелся по сторонам. В этой части города он был очень давно, или же не бывал и вовсе, силясь найти в этих трущобах хоть что-то знакомое. – Атмосферное местечко, Реми. Давно ты тут расположился? – Пройдя к одному из неказистых домов, он вошел внутрь, едва ли дождавшись вампира, тут же последовал за ним. То и дело, с интересом впиваясь в затертые временем стены и лестницы, граф ощущал вкус нового приключения, который совсем было, исчез из его памяти до этого дня. Под ногами ощущалось мерное дыхание старины и давних событий прошлого, а по спине то и дело бежал холодок, будто от тяжелого взгляда духа дома из полумрака лестничного пролета.

Луи нравились любопытные и не упускающие из-под своего носа источники информации люди. Реми проявлял заинтересованность в многообразии рас мира, который ему еще только предстояло познать на собственной шкуре. Граф никогда не ощущал себя старым, да что таить, ему и зрелым было себя не просто признавать, но именно сейчас он чувствовал себя тем сосудом опыта, который просто обязан был наполнить это еще совсем юное сознание нужными знаниями. Это едва уловимое чувство даже чем-то походило на чувство глубокой ответственности за кого-то.

- Самый первый ген оборотня, насколько мне известно, был волчьим, поэтому численность оборотней-волков велика и по сей день. Однако я не исключаю и того, что подобный вывод мог быть сделан из-за стремления волков к образованию стаи, а в последующем и многочисленных кланов по всему Миру. Все же в истории очень редко появлялись какие-то случаи обнаружения оборотней другого вида, возможно причиной тому была скрытность таких людей, может редкость, а возможно и способ их создания. Чаще всего это могла быть особая магия и такие оборотни впоследствии не имели способности к обращению людей в себе подобных. Я за свою жизнь видел лишь однажды в пустыне несколько представителей вида необычных оборотней, хотя до меня доходили слухи, что и в Париже они тоже вполне себе существуют.

Луи, конечно, успел отметить тот факт, что новообращенный вампир проживал в доме, который больше походил на старинный чердак с хламом и осыпающимся от старости порогом, но зияющий дырой проход в квартиру, безусловно, шокировал. Замок аристократа в своем нынешнем виде не особо отличался порядком и роскошью от жилья Реми и граф даже подавил короткий смешок от осознания нелепости ситуации. – Какие нынче пошли нервные бродяги, поразительно. – Он подошел ближе, нахмурившись, провел ладонью по голому косяку, где должна была бы крепиться дверь. – Да, выбить дверь не каждый способен так легко, я подозреваю, что ты будто магнит притягиваешь к себе всякую нечисть. И твой гость недавний наверняка был представителем как раз таки неприкаянных внеклановцев.

Резко оторвав взгляд от ободравшихся при ударе петель, он внимательно посмотрел на застывшего посреди комнаты Реми. К энергетике парня даже не нужно было особо прислушиваться, чтобы ощутить, как завибрировали невидимые волны по коже. Мальчишка был чем-то заворожен и инстинктивно напрягал свои сверхъестественные рецепторы. Для Луи вся обстановка вокруг была в новинку, но и сам хозяин квартиры будто заново узнавал свое жилище. Наверное, было странно видеть на лице графа искреннюю симпатию столь вопиющему беспорядку и нищете, казалось бы, губы его должны были скривиться в отвращении и презрении, но это было не так. Не смотря на то, что ребенком оборотень воспитывался в благородном семействе и не знал недостатка в чем-либо материальном, все же это не смогло сделать чёрствым его сердце. Он всегда бродил по таким вот затянутым старостью и тленом районам, играл с разношерстной толпой мальчишек из разных слоев общества и на самом деле в душе любил бывать в шкуре обыкновенного ребенка, а не наследника величавого рода, который в будущем должен был занять место своего отца в Совете и в высшем обществе Парижа. – Присущая моему замку роскошь ушла вслед за моими родителями. – Он печально улыбнулся и пожал плечами. – Сейчас же замок отражает лично мое отношение к богатству и вещам. Все затянуто паутиной и пылью, а сад давно мертв, но во времена, когда инквизиция  еще не вздумала вырезать семьи неугодных Богу, мой замок был венцом красоты и величия. Сейчас наши дома чем-то похожи, разве что у моего дома все еще есть дверь…

Он внимательно слушал вампира и украдкой рассматривал вещи, на которые тот указывал. Его слова спокойно звучали в пустоте помещения, но как же точно они били острыми гранями образов в душу. Луи почувствовал предательский комок, что застрял в горле и мешал спокойно дышать, настолько Реми пробудил в графе закрытые на замок воспоминания. – Все это напоминает мне плотно запертые двери, затерянные в десятках других давно не жилых комнат. Там тоже остались вещи дорогих мне людей, не тронутых с тех пор, как замок Гронотов опустел. Я не смею войти туда, хотя, наверное, все же пришло время взяться за восстановление. Жизнь не должна заканчиваться на прошлом.
Пройдя вглубь комнаты и покосившись на пятно крови украшающее обивку кресла, он в очередной раз сделал определенные выводы по поводу своего нового знакомого, обернувшись к Реми вполоборота, вопросительно посмотрел в глаза цвета темной вишни. – Твои инструменты на месте? Отсутствием двери могла воспользоваться местная шпана. Знаешь, в таком доме жить опасно, я бы мог дерзнуть предложить тебе перебраться в мой замок на сколько ты сам посчитаешь нужным. Места у меня хватит для всех твоих немногочисленных вещей, да и так будет безопасней для тебя в нынешнем положении. Я уверен, что вампир, обративший тебя, будет искать свое дитя рано или поздно. – Луи вздохнул и покачал головой. – Тебе решать к кому примкнуть, но одно я могу сказать тебе с уверенностью, тебе не выжить одному в городе лишенном Совета.

Было бы глупо спорить с простой истиной, что такой насыщенный необычными событиями день не может быть простой случайностью, Реми и не спорил. Он без колебаний признал тот факт, что является неким магнитом для витающих повсюду опасных проблем. Луи понравилось, что мальчишка сохранил после всего пережитого трезвость ума, напоминающую легкое безумие одухотворенность же граф предпочитал относить к особенностям его человеческого характера. Вот и сейчас, произнося строки из священного писания, Реми был настолько захвачен порождаемыми вокруг образами, что оборотень невольно поддавался его чарам и горящему в глазах вдохновению проповедника.

- Красиво… - Было оскорбительно так отзываться о серьезном тексте святой книги, с таким пошлым придыханием на губах осквернять чистейшие страницы своим минутным восторгом. Гронот смутился, поняв, как это прозвучало, но это был страх задеть чувства, уверовавшего в Бога мальчишку, сам же он не был верующим. – Я хотел сказать, что это очень похоже на правду. И я соглашусь с тем, что тьма была создана раньше света, хотя и не могу сказать этого наверняка…

Что-то спугнуло витающее в воздухе волшебство, и Реми отбросив в сторону все свои недавние размышления, вновь кинулся на поиски нужных для работы инструментов. Луи сдержал свой искренний порыв остановить его метания по комнате и продолжить столь интересное обсуждение, но лишь улыбнулся при взгляде на забавность сборов вампира. Без должной аккуратности к вещам, парень просто сваливал все в живописную кучу на полу, чем немало забавлял графа. Сам Луи тоже не отличался особой опрятностью к обстановке в своем доме, но подобная оригинальность в сборах была ему в новинку.

- Нет, я вовсе не считал тебя нищим и никаких сомнений в твоей самостоятельности у меня не возникло. Я не предлагаю тебе роскошь, она давно утеряна, и чтобы ее былую красоту вернуть, понадобится немало сил и желания, но дело не в этом. Я лишь предлагаю тебе защиту и свою целую дверь, так как твоя уютная квартирка в любом случае будет обчищена местной шпаной, а со дня на день явится твой горячо любимый вампир и ты должен сделать свой выбор именно сейчас. Это безумие и несерьезность, но я доверяю тебе и приму в стаю, если ты всем сердцем отречешься от своей природы, как… крусники. – С произнесенным последним словом нахлынули яркие воспоминания об Алоизе. Ранее Луи ничего не знал о вампирах, что обратили свой гнев против собратьев и считали источником своей жизненной силы только лишь кровь вампиров. Они называли себя крусниками, теперь же оглядываясь в прошлое, граф все больше разгорался идеей заполучить таких сильных мутантов в союзники оборотней. Заглянув в глаза мальчишки, он безуспешно пытался отыскать в них ответы на свои вопросы, отыскать правду. Рука взметнулась вверх, и едва коснувшись по-дружески сжавших плечо пальцев вампира, тут же отстранилась, вновь расслабленно замерев вдоль тела.  – Каратель? Хах, послушай, ты уникален и я до сих пор не могу понять, как твой создатель смог отпустить тебя. Ты едва испил первую в своей новой жизни жертву и уже открыл в себе талант к таким невероятным способностям вампиров, как выход из тела. Это невероятно и ужасает своим потенциалом, я буду счастлив стать тебе братом и кров лишь малая плата за твое окончательное решение. Впрочем, мы можем не торопиться и обсудить это более подробно уже на месте, когда ты начнешь работу над портретом. Поэтому у тебя есть время все хорошенько обдумать, прежде чем выбрать любую из вечно враждующих между собой сторон. А по поводу сцены в подвале,… да, ты прав, это было странно. Хотя, я просто защищал свою территорию. В такое время как сейчас, нужно быть на стороже, иначе можно стать жертвой, о которой никто и не узнает. – Покосившись на набитый под завязку мешок на плече у мальчишки, граф хотел отобрать у него ношу, так нелепо смотрелся груз на хрупких с виду костях юнца. Но теперь Реми был уже не слабый человек, а  его внешняя хрупкость была лишь обманом. – Я вижу, ты собрался, отлично. Возвращаемся. – Усмехнувшись спутнику, оборотень в последний раз окинул взглядом взъерошенную событиями квартирку, будто в немом прощании с чем-то имеющем дух и двинулся в направлении уже знакомой лестницы.

===>>> Первый этаж. Прихожая.