У Вас отключён javascript.
В данном режиме, отображение ресурса
браузером не поддерживается






Улица Дю Кокдор
«Отель де Труа Муано»
(«Трех воробьев»)
Сны – маленькие кусочки смерти. В них можно найти не только умиротворение и долгожданный мифический покой, но и леденящий ужас, заставляющий нервно метаться по постели, с силой сжимая пальцы в кулаки, скрежетать зубами, подвергаясь мучениям внутренних демонов. Сны наделены огромной властью. Не задумываясь, можно окунуться в прошлое, предвидеть будущее, находить выход из ситуации или запутаться еще больше. Сны – это воплощение нашего страха, сокровенного и томного ужаса, полощущегося в закоулках «Я»; воплощение великого счастья, нежно оберегаемого и ожидаемого с волнующим трепетом внутри. Легкий полустон смешался с звуками неспящего "Отеля де Труа Муано": безвозвратно утопал в бормотании подвыпивших соседей за тонкой стеной-перегородкой­, терялся в шорохе беспокойных крыс, искавших в отчаянии пропитание для себя.
Игровое время: ВЕСНА
Время суток: Рассвет. Юное утро.

Просыпайтесь, дорогие и полнокровные. Пробуждайтесь, ленные или работящие. Пусть сном окутаны замки и отели, богатые дома, вы же, простой люд, просыпайтесь. Жизнь - вот её свободный миг, в встрече с солнцем. Просыпайтесь.
Время: от 4.00 до 9.00.

RPG: Lost paradise

Информация о пользователе

Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.


Вы здесь » RPG: Lost paradise » Взгляд в прошлое » Цветы жизни. (Дамьен и Реми, 1846)


Цветы жизни. (Дамьен и Реми, 1846)

Сообщений 1 страница 6 из 6

1

...

0

2

Дети - цветы жизни. Цветами украшают клумбы и полисадники, плющи обвивают водосточные трубы, прикрывая тенистой зеленью окна, скрывая от посторонних глаз происходящее внутри красивого дома: фортепиано, заросшее пылью и окутанное паутиной, разбитый сервиз, так и оставшийся на полу  после   ссоры, скелет некогда радушного хозяина и рядом поменьше -преданного пса, умершего от голода. Аромат цветов, их благоухание скрывает смрад разложения, самого настоящего распада внутри. Дети, наивные и веселые, обиженные или плачущие, подобно  декоративным растениям,  прячут в своей тени творящееся в доме. Нелицеприятные капризы, дуэли и нечаянные убийствами. Сыновьями с лентами-бантами на шее, прилизанными волосами, и дочерьми с длинными ресничками и умиляющими всех и вся личиками, этими девочками в воздушно-легких платьицах и мальчиками в успевших помяться по пути свежих рубашах очень легко пользоваться -  не нужно никой инструкции.Ухаживать за ними проще, чем за любимой курительной трубкой или револьвером, которые нельзя доверить  чужим рукам. Отпрысками же положено заниматься нанятой   гувернантке или, если положение ваше плачевно, жене. Иногда  приходится проявлять участие, обозначая границы дозволенного в доме. Использовать же  можно сотнями способов, однако основной из них - прикрытие для важных встреч и обсуждений политических тем. Не секрет, что в 1840-е обстановка повышала градус с остервенением оголодавшей по доходу рыночной торговки.  Страна нуждалась в  идеях и головах. Сердца  нуждались в идее.
Когда матушка (за спиной прозванная  старшими детьми лаконичным "мадам") и ее помощница  - нянечка Евгении, женщина неопределенного  возраста с талией слона и щеками цвета свиньи - обрядили мальчишек в три одинаковых костюма и сделали им одинаковые проборы (как удалось это при кучерявых  волосах  среднего и непослушных младшего - загадка, недоступная нашему скромному разуму), ребята  смертельно скучали и чувствовали себя немецким  рождественским деревом. Не хватало звезд на макушках. Щечки Эжени преобразились до двух раздувшихся шариков, взглядом она метала молнии, будто наследница Зевса. Да, платье ей не пришлось по душе, а носочки щекотали ступни. Зато её матушка была горда проделанной работой по преображению "этих" и годовалой принцессы. В дилижанс их усадили без объяснений, велев не "портить вид" друг друга и молчать, дабы не вызвать мигрень у родителей. Для девочки это было первое появление на публике, выход в свет с легкой ноткой торжственности. Странно, отец изволил поехать с ними. Неправильно. Странно, что им было позволено ехать с отцом; дома он всегда был занят и неприветлив. Иногда Реми ловил себя намысли, что забывает лицо - представить может мужской силуэт, плечи,  голову и тень вместо носа и рта. Аншель болтал ногами, не обращая внимания на графа. Тот был ему вовсе незнаком, да и интереса не представлял.
Мимо проплывали, оставаясь позади, серо-зеленые пейзажи пригорода. Лошади спереди изредка пофыркивали, хлюпая копытами по грязным лужам. Дорогой пользовались нечасто, она практически пришла в негодность. Андреа смотрел высоко на потолок неба (серой штукатурки Бога, живущего на чердаке человеческого мира) и думал о кружащих черных птицах. Он уже был виконтом и собирался вести себя подобающе, когда взрослые  уйдут решать дела.
Ожидания не оправдались. Их встретили слуги отцовского друга, господина де Пьерре, проводили мадам с девочкой на руках в салон, где, видимо, обитали, как стайка павлинов в летнем Версале, супруги собравшихся членов кружка, мальчишек отправили в "игровую". Она оказалась небольшой  залой, откуда убрали ценные вазы и статуэтки и куда загнали, как глупых ягнят, еще пять мальчиков разного возраста - от четырёх до одиннадцати. На английском столике сиротливо расположился поднос с тарелкой турецой халвы и спелыми фруктами. В углу на стуле спал неприметный дряхлый старик, получивший указание следить за детьми  - не выпускать их за двери до окончания встречи.

0

3

Шаг с мыска на каблук, мягкая поступь. Круговороты приторно темных искр. Видения прошлого мягким узором теней. Шаг влево, шаг вправо – стена сновидений. Маленьким лбом в камни точенных кошмаров.
И светлые стены, на коих играют бледные блики слепого окна, совсем не прочны, и кажется вовсе, что легким движением обрушатся вмиг. И плотные шторы, подвязаны лихо, как-то уныло прикрывают частично серый пейзаж. Вот уютное кресло, в нем пышная дама… Бледные щеки, поджатые губы, чахоточной дымкой подернутый взор выдают неприятную холодность тела, болеющую душу и мёртвый оскал. И пухлые руки грубо и тяжко обнимают с любовью младое дитя. И страшный запах гниющей плоти проносится рядом, поселяясь в мозгу. Пустые глаза с ворохом бледных ресниц, как кажется лживо,  с теплом и опаской смотрят на бледное личико спящего малыша. И маленький носик дергается мерно, беспокойно блуждают темные мысли во сне, вот рука боязливо сжимает меж пальцев подгнивающий саван. И хриплый голос окутанный затхлостью как-то ломано тихо твердит: «L´etait une petite poule grise qu'allait pondre dans l'église. Elle pondait un p'tit coco, que l'enfant mangeait tout chaud.» И медленно рассыпается дама – мальчонка открыл полные ужаса очи…
Мягкая поступь, шаг с мыска на каблук. Грохот двери и хозяйский рык, что заставляет вздрогнуть даже хрупкую гувернантку, безуспешно пытающуюся разбудить худощавого пацаненка, крепко обнимающего большую подушку. Алану поздние подъемы спускали с рук, чего не скажешь о Элуа, который уже сонно тёр глаза, застигнутый врасплох внезапным явлением отца. Мсье редко приходил их будить лично, предпочитая здороваться уже со собранными детишками за традиционным семейным завтраком. Но в это утро всё было по-другому.
Алану задали лишнюю трёпку, Дэмьена обрядили в выходной костюм, наплевав на всякое мальчишечье удобство. Этикет обязывал выглядеть прилично и дорого, хотя с большим удовольствием юный Эбер вернул бы волосам привычный хаотичный беспорядок. Брату было гораздо хуже. С утра ему снова нездоровилось, но Мсье ни за что не хотел оставлять его дома. Гувернантку же, что осмелилась перечить ему, едва ли не выгнали без всяких выплат, вовремя гнев сменился на милость. Бледный Алан лепетал рядом с братом, что крепко держал того за руку, кидая то и дело обеспокоенные взгляды на хрупкую фигурку болезного родственника. Они не так часто куда-то выходили семьей, посему мальчики плохо знали, с кем общался Папа, куда их везут и с какой целью. Отец никогда не рассказывал, где пропадает вечерами, когда юные Эберы не против были слушать его горький и меланхоличный голос, остающийся в памяти яркой зарубкой. Но приходилось довольствоваться лишь заунывным шипением сказок из уст, как в тайне называли её про себя Алан и Дэмьен, Флёр (обычно, за не соблюдение этикета при отце им могло порядочно попасть, а у Мсье Эбера была плохая привычка появляться в самый неподходящий момент).
И сейчас они садились в карету, по-братски синхронно дергая маленькими плечиками, даже не соперничая за место у маленького, по сравнению с домашними, окошка: всё равно придется уступить Алану. Отец внимательно осмотрел детей, когда карета мирно двинулась. Дэмьену достался легкий подзатыльник за неаккуратно выправленный манжет одеяния. Хотелось спать.
В молчании они добирались до места назначения. Старший Эбер витал где-то в собственных заботах, хмурясь от неизвестных мрачных мыслей, так, что обрисовывались морщинки на лбу и в уголках глаз. Алан с детским восторгом наблюдал за тем, как меняется серый пейзаж на еще более серый и обратно. Дэмьен не понимал, что в нем такого восхитительного, почему глаза его брата светятся таким восторгом… И это занимало его мысли.
Ровно до тех пор, пока их не выпустили из кареты и не завели в комнату с печальным старцем. Отец ушел, а им предстояло провести часы в закрытой комнате.  «Ни-че-го и ни-ко-го ин-те-рес-но-го.» - таков был взгляд Дэмьена, что уже по-детски вёл своего брата присесть. Небеса сегодня не на их стороне. Веселиться может только один, второму же просто необходимо тихонько сидеть с лисьим любопытством наблюдая за разношерстными детьми. А посмотреть было на что. Как бы не прилично не было – они просто дети. Поймав завороженный взгляд Алана, Дэмьен посмотрел в ту же сторону…

Отредактировано Damien (2013-10-12 17:34:55)

0

4

Андреа, как главный обладатель репейника в причинном месте, решил взять инициативу в свои уже окрепшие не по годам, властные руки. Обведя циничным взглядом пеструю толпу сонных мальчишек, привыкших к царившей в частных шато лени, виконт заговорщески ухмыльнулся и произнес звук, крайне напоминавший сдавленный смешок. Он принялся вышагивать по комнате, посматривая то и дело на замерших ребят, вызывая своими манипуляциями, выдающими талант будущего политика, плохо скрываемое любопытство.
«А знаете ли вы, что…» Все мало-мальски интересные истории начинаются с затёртой до дыр шаблонной фразы. Я, может быть, знаю. И ты знаешь. А Рубье – не знает, Гастон – лишь догадывается, Вивьену вовсе нет дела. Реми вон, забрался на софу и болтает раздражающе ногами, точь-в-точь как в экипаже по пути сюда. Рядом с ним курносый сын генерала ковыряет в банте на шее (ковырять в носу-то ему строго запретили). В окно, раскачиваясь с мыска  на пятку и обратно, уставился Жильбер; его легко принять за девочку – светлые лёгкие локоны, приведённые в порядок гувернанткой, слишком сильно взращивают, возмущают внутреннюю необходимость подойти и дёрнуть, чтобы услышать крик и увидеть град слёз. Ксавьер насвистывает, вроде бы что-то из Джезуальдо ди Венозы, но никто из присутствующих, в силу возраста, не знает имени композитора или не помнит (старик ещё тут, правда, ни один из мальчишек не может с уверенностью утверждать, жив ли он или уже отошёл в мир иной, где его встретит дочь в образе Богородицы). Детям скучно. Они сильно напоминают юных  спутников  Венеры; в будущем некоторым из них суждено стать жрецами её плотской ипостаси.
- А знаете ли вы, что…- у цветов прав больше, чем у нас? Они видят солнце, играют с мотыльками и пьют росу, отдаваясь объятиям ветра, когда захотят, пока мы заперты здесь. У собак на псарне прав больше, чем у нас? Они лают, когда им заблагорассудится, в то время как нам престало молчать и не поднимать взглядов, пока не разрешат. Пауза затянулась и перестала быть театральной. -…мы здесь ради определённой миссии? – Да. Громогласно. Метко. – Гордитесь ли вы тем, как помогаете ИМ  в высокой важности задаче?
Дети встрепенулись, будто птицы на ветках от первых капель дождя. В глазах – внимание, острое и наивное, готовность воспринимать и впитывать, как бумага пожирает чернила.
- Брат? Ты думаешь, мы НУЖНЫЕ? – Реми подал голос, нарушая обстановку, атмосферу, которую с тщательным усердием создал Андре. – Мы…нужные? – он повторяет тише, уже не столь уверенный в собственном вопросе. Карие ирисы поблёскивают солнечными зайчиками, пойманными в ловушку. Слышно дыхание. Маленькие сердца бьются неслышно. В будущем некоторые из них обречены жить шёпотом и страхом. В будущем у всех сердцебиения в один прекрасный миг станут тише молитвы в храме. И кто-то так продолжит быть. Ибо не жизнью живы неживые.
Ибо сердца в детстве заполнены горечью радости, чтобы потом излиться на закате своём радостью горечи в старческих устах.
Они смотрят друг на друга и не видят, как через десять-двенадцать лет окажутся по разные стороны баррикад религиозных, общественных, политических, социальных, как будут ненавидеть, как вонзят шпагу в грудь тому златокудрому мальчишке, стоящему беззаботно у окна. В 1859 году Жильбер Лепаж будет похоронен на кладбище в пригороде после смерти от отравленного лезвия Гастона Маланфана, который покончит с собой, узнав, что Рубье  обесчестил его сестру в канун святого Рождества…Но они смотрят друг  другу в глаза и улыбаются, потому что будущее для них сокрыто вуалью не истраченных лет.
Благословенны дни детства и безмятежности!
Реми, ища поддержки в сомнениях, обратился к старшему из сыновей Эбер, с которым имел краткое знакомство, не надеясь однако, что его помнят:
- Мы на самом деле здесь помогаем?

0

5

И это заставило мальчика закатить глаза. Прекрасные выступления юных дарований были редки для Элуа: громкие, яркие слова, что заставляют маленькое сердечко биться чаще, а пальцы сжиматься в нелепые, крохотные кулачки.  Испытывать согласие, негодовать и закипать, а в следующую секунду завороженно слушать и проникаться, как это говорил отец, «чужой философией». Одна из самых заразительных вещей на этой планете, проникающей в мозг не хуже, чем дурные слова, брошенные шёпотом гувернерами. Он не помнил, или не знал, что вероятнее, имени этого оратора, что ловко переплетает слова, заставив замолкнуть разношерстную толпу детей, и не особо хотел узнавать или рассматривать его. Тот, кто может управлять толпой, сам по себе ничто без толпы. Смотреть без отрыва, едва приоткрыв рот, что кажется вот-вот и закапает слюна с детских пухлых губ - это моветон, дурное воспитание – ярким примером коего является болезный брат.  Мальчик прикрыл рот ладошкой ему. Не в меру важный старший Эбер, весь в собственного, угрюмого и чёрствого отца. И он, конечно же, успешно бы пропустил это выступление мимо себя, подумав о нём перед сном, как думают все нормальные дети, ища в этом удовлетворение своим страхам, ожиданиям, мечтам. Построил бы немного дельных ответов, создав еще немного вопросов, философских и не очень, на кои он обязательно найдет ответ. Когда-нибудь. Может быть, во сне, а, может быть, днем позже.
Голос сменился, отвлекая Элуа от придания брату более удобного положения. Неуверенный, по-детски прекрасный, дрожащий. Знакомые интонации: что-то похожее проскальзывает тогда, когда слуги несут ответственность перед отцом. И, вроде бы, в них просыпается собственное мнение, но тут же забивается нуждой, ответственностью и положением в жизненной, пищевой, цепочке. Это еще называют осознанием. Вот и сейчас, это невкусное осознание опускается детям на хрупкие плечи будто бы крышкой. Действительно, «нужные ли мы»? Вопрос волнует, заставляя искать на него ответ. Утром мальчишка не ждал, что тихий день и место, куда их привезут, приведут к тому, что пульс участится. Каков же ответ?
Перед людьми бывают такие страхи, которые называют «минутными». Оцепенение, когда вводят врасплох человека, не имеющего никакого ответа на алеющий в воздухе вопрос. И именно это противное и жгучее чувство закралось под выходную одежду, впитываясь в бледную и тонкую кожу. К нему обратился второй говорящий. Незаметно от себя, Элуа подобрался, но молчать не стал. Он не должен был показывать, что он растерян, а руки его холодны и немного дрожат.
- У нас свои судьбы. Нужны ли мы или нет – мы здесь. Не нашего ума дела зачем, почему и с какой целью. И всё, что нам надо, дождаться отцов. Им спокойнее, когда мы под рукой. – Элуа пожал плечами, продвигаясь к графину с водой, чтобы налить в длинный прозрачный стакан немного для Алана. – Когда цветы превращаются в сорняки, а потом их безжалостно выдирают, садовник в глубине души горюет.
Старший из сыновей Эберов сам не ожидал от себя такой прыти, особенно, когда его незамысловатая речь закончилась прямым взглядом в глаза спрашивающего. «Доволен ли ты ответом? Нашел ли ты в нем то, что хотел?» - будто бы эта проблема была самой волнующей их в это время суток. Действительно ли поиски увенчались успехом, что можно пожимать лавры на таких юных и горячих. А вода в стакане прохладная, будто бы совсем не комнатной температуры. И рука почти не дрожит, когда стеклянная посуда протягивается младшему брату. Эберу наплевать, какой эффект произвела его речь. Единственное достойное завершение вечера видится в том, чтобы убраться с опасной территории. Но тонкие коготки любопытства поцарапывали стенки души, ожидая того, что будет дальше. Продолжение требовалось как воздух, ежели не Элуа, так всем остальным детям. Кажется, те совсем были растеряны. И только мальчик, отличавшийся не свойственным цветом волос для французов: рыжим, крутил в руках крохотного оловянного солдатика. И фигурка полетела на пол через несколько секунд. От неё откололось ружьё.

Отредактировано Damien (2013-10-27 01:50:50)

0

6

Лепаж подошёл к окну и углубился в изучение пейзажа; Ксавьер за спиной, в насмешку, сменил мотив насвистывания на какой-то марш - врал он мелодию нещадно, поэтому авторство установить не удавалось. За стеклом царствовал махровый туман: появившийся минут двадцать назад, он сгущался, становясь из призрака кем-то осязаемым и материальным. Пегими жеребцами аллюром рыси он объезжал  дворянские владения, заглядывая в скрытые от случайных взглядов уголки усадьбы. Солнце ткало золотую парчу, тонкую, невесомую, и опускало её исполненным изящества жестом на рощу для охоты; оно вплетало драгоценные нити в гривы туманных иноходцев, и те, обгоняя закатный час, проносили за собой шлейф тающих в воздухе теплых искр. День полз к Ночи, словно величественный король, окруженный неимоверной, богатой свитой, шёл в покои смиренной и благородной королевы. Стемнело резко. Вдали загрохотало. Жильбер отступил от окна и  вернулся в круг к остальным.
Реми было неловко ловить на себе  заинтересованные взгляды, чего  нельзя сказать о его старшем  брате, младшему показалось, что Андреа пьет через глаза их силы, как заправский чернокнижник или алхимик (пока он неособо понимал, какая разница. Между прочим, мальчик свято хранил ассоциацию, будто во всякой поучительной истории отрицательный персонаж - обязательно колдун.)
- Давайте не будем спорить...-средний Депре стушевался, предательски по отношению к гордой речи меньше минуты назад. Внутри щекотало чувство, означающее опасность. Нет, здесь не было угроз, кроме ушей, которые могут с помощью ртов наябедничать взрослым. Находясь в центре образовавшейся компании, Реми разглядывал ребят. Ему вдруг стал любопытен факт - несколько мальчишек использовали вторые имена, большинство детей с равным успехом откликалось и на первые, и на вторые. Только они с братом никогда вслух не назывались вторым именем. Насчет Аншеля вообще возник тупик: Реми не знал, есть ли у него второе имя, ведь дома никто и никогда не обронял даже мимоходом. Кажется, это было блажью мадам Депре, их с Андре мачехи.
Старший из братьев последовал примеру Элуа и наполнил другой стакан водой, чтобы освежиться. Он сделал пару глотков, выжидательно осматривая Алана. Ему хотелось, чтобы хрупкий и болезный ребёнок  подал голос, выразив мнение. Через минуту виконт продолжил:
- Садовник всегда высаживает цветы. Сезон проходит, он собственноручно избавляется от увядших, высаживая новые...Молодой садовник горюет - старику всё безразлично. - Андре нарочито ослабил хватку, второй стакан упал на пол и рассыпался на двадцать шесть осколков. Мальчик посмотрел под ноги и вздохнул, глаза выдавали усмешку. - Надо же, наш старик не проснулся. - Он пожал плечами, бросив косой взгляд на взрослого в кресле. Имел ли он в виду под словом "старик" почтенный возраст или же повесил на мужчину ярлык садовника, которому должно вырывать "сорняки", оставалось неясным.
Часы, старинные, массивные, нависшие угрозой, молчаливым гигантом, пробили. Тотчас за окном сверкнула молния - стрела, пущенная Богом, в какого-то слишком разнузданного и потерявшего окончательно стыд демона. Старик продолжал спать. Момент наполнился таинственной атмосферой торжества тени над светом, ушедшим прочь, чтобы собраться и стать гневом Господнем. Дети замерли, ожидая появления новых теней, мерзких и охочих до их душ.
За этим грохотом никто не услышал хлопка револьвера.

0


Вы здесь » RPG: Lost paradise » Взгляд в прошлое » Цветы жизни. (Дамьен и Реми, 1846)